«Ее основательность» Франсуаза де Ментенон

     С начала 80-х годов сердцем Людовика овладела Франсуаза Скаррон, получившая титул маркизы де Ментенон. Ее союз с монархом продолжался без малого 30 лет, до самой кончины короля. Эта тонкая, тихая и хитрая эгоистка сумела добиться того, чего не достигли ни искренняя, нежная Лавальер, ни блестящая «роковая» Монтеспан. Последняя опасалась юных соперниц. Но сменившая ее дама была на три года старше самого короля! Ги Шоссинан-Ногаре пишет о Ментенон не без тонкого ехидства: «Одинокая среди толпы, она сумела урегулировать ситуацию так, как невозможно было даже помыслить. Добродетель имела спрос…» (с. 160).
     Судьба госпожи де Ментенон еще любопытней ее характера. Судите сами…
     Будущая законная супруга короля родилась в… тюрьме, – вернее, в крепости, куда ее родителей заключил Ришелье. Дед девочки был одним из лидеров гугенотов, это знаменитый Агриппа д’Обинье. Его сын оказался довольно буйным диссидентом, так что немало лет провел с семьей в ссылке и заключении. С 15 лет Франсуазе пришлось пробиваться в жизни почти без посторонней помощи. Опека теток ее раздражала. Как всем юным дворяночкам-бесприданницам, ей грозил монастырь. Вот почему Франсуаза принимает предложение немолодого, распутного и к тому же с парализованной рукой поэта Скаррона.
     Они организуют свой салон. Остроумие Скаррона и красота его супруги привлекают сюда блестящих аристократов, артистов и дам самых нестрогих нравов. Ближайшей подругой хозяйки дома становится знаменитая куртизанка Нинон де Ланкло. Никакой набожностью в доме Скарронов, естественно, и не пахнет. По Парижу упорно ходят слухи, что Скаррон не способен удовлетворить юную жену, что она имеет романчики на стороне, в том числе и с самым блестящим человеком столицы, уже упоминавшимся нами шевалье де Мере…
     В 25 лет Франсуаза овдовела. Кроме мизерной пенсии, которую ей из сострадания назначила Анна Австрийская, у нее не было ничего… (Нужно сказать, мадам Скаррон принимали и при дворе, но тогда король находил ее невыносимо пресной и скучной).
     В 1669 году мадам де Монтеспан понадобилась гувернантка для ее детей от короля. Выбор блистательной Атенаис пал на скромную даму Скаррон. Могла ли фаворитка представить, какую «змею» она пригрела у себя на груди!..
     Зато мадам Скаррон сделала безошибочный выбор. Она построила свою незаметную атаку на сердце короля по принципу контраста. Монтеспан была бурна и своенравна, – гувернантка ее детей спокойна и набожна. Монтеспан капризна и взбалмошна, мадам Скаррон – умна и тактична. Учла Франсуаза и то, что сердце Людовика болело за судьбу своих незаконных детей, которые не могли обладать равными правами с детьми от нелюбимой, но законной королевы… (Ну просто сюжет из «Джейн Эйр», – вы не находите?..)
     Однажды король был искренне растроган представшей перед ним картиной: «вдова поэта одной рукой поддерживала больного герцога дю Мэна, а другой качала мадмуазель де Нант, а на коленях держала спящего графа Вексенского (все эти обладатели громких титулов – незаконные дети Людовика и Монтеспан, – В.Б.). В результате «самоотверженная» вдова получила прибавку к пенсии и щедрый подарок в 100 000 ливров» («100 великих любовниц», с. 273).
     Попутно мадам Скаррон внушила любовь к себе всем этим «бастардам» и стойкую неприязнь к родной их матери. А при отце дети ведь отнюдь не молчали…
     Людовик сперва увлекся умом и тихими, набожными речами невиданной для себя женщины, а потом и влюбился. Мадам Скаррон не торопила события, их связь с королем началась около 1680 года. Маркиза де Монтеспан обнаружила это слишком, – о, слишком поздно!.. Она закатила монарху сцену, стала запоздало трясти перед ним их детьми. Но Людовик жестко лишь обронил, что не потерпит ни сцен, ни насилия.
     Дело мадам Вуазен окончательно поставило точку в карьере Атенаис.
     Между тем, Франсуаза получила очаровательный маркизат Ментенон. Она стала подругой самой королевы, а после ее кончины предалась такой неумеренной скорби, что Людовик даже расхохотался. Вдовцом он не проходил и нескольких месяцев. В июле 1683 года король и маркиза де Ментенон вступили в законный брак, – законный, но морганатический (то есть тайный, к тому же возможные дети не могли претендовать на престол). Но какие уж дети в сорок восемь «мадамских» лет?..
     Мадам де Ментенон была единственной женщиной, с которой король советовался по вопросам политики. «Ну, а что думает об этом Ваша Основательность?» – спрашивал он у супруги. Та скромно сидела у окна с пяльцами или книжкой и отвечала тихим вкрадчивым голосом. Но министры ловили каждое ее слово…
     Влиянию набожной Ментенон приписывают роковую ошибку, которую король сделал в 1685 году, отменив Нантский эидкт Генриха Четвертого и развязав травлю гугенотов. В результате 1,3% населения эмигрировало, но унесло в своих карманах от пятой части до четверти национального дохода Франции. (Гугенотами была наиболее экономически активная часть населения: купцы, банкиры, моряки). Вряд ли Ментенон приложила к этому руку: она ведь в юности сама была почти протестанткой. Людовик просто хотел, чтобы все население было идеологически однородным. Однако даже папа римский назвал этот шаг «бессмысленной глупостью» (Н. Митфорд, с. 146).
     Зато бесспорно благим можно назвать то, что с легкой руки Ментенон в Сен-Сире (недалеко от Версаля) было основано учебное заведение для провинциальных дворянок. Уж ей ли было не знать, как порою тягостна, беспросветна их жизнь! Впервые возникло учебное заведение, где девушки могли получить начатки образования, приобщиться к искусствам, отшлифовать манеры и научиться вести домашнее хозяйство.
     Король принял активное участие в организации учебного процесса. Форма воспитанниц Сен-Сира была утверждена именно Людовиком Четырнадцатым, и нам она прекрасно знакома: коричневое платье и фартук, светлый или темный. Да, русская гимназическая и советская школьная форма пришла к нам оттуда!
     А британцам Сен-Сир подарил их гимн. Для открытия заведения Люлли сочинил кантату «Боже, храни короля!» Она пленила какого-то англичанина и тот увез ее в туманный Лондон. Там детская хоровая песня преобразилась в национальный гимн… (Н. Митфорд, с. 166)
     Современники отмечают, что госпожа Ментенон всегда действовала «тихой сапой», но этих ее тихих, почти смиренных выговоров страшились даже члены королевской семьи.
     Маркиза часто увлекалась людьми, с порога приписывая им уйму достоинств, однако так же быстро и разочаровывалась. И уж совершенно спокойно зачеркивала друзей, если они впадали у короля в немилость.
     Скрытная властность Ментенон (а заодно и ее опасливость) проявились в отношении родного брата, – такого же вертопраха и болтуна, как и их отец. Франсуаза поучала его, наставляла на путь истинный и старалась выгодно женить, а господин д’Обинье, точно назло сестре, взял в супруги незнатную бесприданницу. К тому же не было более грубого сплетника, чем он, – и скоро весь Версаль знал о многочисленных грехах младости дамы, которая во всеуслышанье заявляла, что «безупречное поведение – самая разумная политика» (Н. Митфорд, с. 121). Тогда «Ее Основательность» приняла крутые меры: жену братца она запрятала в монастырь, а его самого выслала в Париж под опеку. Увы, сей болтун продолжал развлекать всех желающих россказнями о приключениях сестрицы. Но теперь его словам дивились не влиятельные придворные, а досужие зеваки, и это было не так опасно.
     После смерти Людовика мадам де Ментенон удалилась в свой любимый Сен-Сир, где и жила, окружив себя церемониями, достойными вдовствующей королевы…
     Но ведь она и была законной вдовой великого короля.

«В кругу расчисленных светил»: другие спутники короля

     Царствование Людовика Четырнадцатого французские историки называют «великим веком». В это время вокруг короля сплачиваются выдающиеся писатели, политики, финансисты, художники, военачальники. Но ближайшее его окружение – это, прежде всего, члены королевской семьи. Подавляющее большинство из них не блещет особыми дарованиями, но все они по-своему существа колоритные, несущие на себе печать действительно яркого и своеобразного времени.
     Познакомимся с некоторыми из них.

     ФИЛИПП ОРЛЕАНСКИЙ, младший брат короля. Он носил титул «Месье» и считался вторым после Людовика мужчиной в королевской семье. Король очень любил брата, но когда начиналось обсуждение серьеза, выпроваживал его со словами: «Ну, теперь мы займемся делами, пойди погуляй!». А между тем, Филипп был весьма не глуп и отважен, – впрочем, и в битвах он тщательно следил, чтобы его манжеты и плюмаж оставались девственно свежими.
     Месье очень походил на Людовика, однако был «почти в два раза» ниже. Он обожал браслеты, перья и кружева и верещал тоненьким голоском. Филипп Орлеанский был веселым, изобретательным по части увеселений и считался при дворе главным авторитетом в сфере этикета и родословных. Женатый дважды, он исправно плодился, так что историки называют его «дедушкой всей Европы». Первой его женой была Генриетта Английская, дочь казненного Карла Первого. Она была безнадежно влюблена в Людовика и умерла молодой. Тогда Людовик женил брата на принцессе Палатинской (Пфальцской) – огромной тетке, которая любила охоту и пиво. Увидев ее, Филипп запищал, что с такой не справится. Но он справился, в результате чего родился будущий регент Франции Филипп Орлеанский-младший, который тогда носил титул герцога Шартрского.

     Для Людовика брак меленького Филиппа и громадины Палатинской был делом стратегического значения: во-первых, Пфальц стал «буфером» между Францией и Германской империей, а во-вторых, сия дама имела весьма большие права на английский престол, – гораздо бОльшие, чем воцарившаяся в 18 веке в Лондоне Ганноверская династия. Держа у себя в кармане ее и бежавших Стюартов, Людовик считал, что уже почти владеет английским престолом. Увы, прагматики англичане посчитались с родословиями гораздо меньше, чем это мог представить себе Людовик…
     От своего отца Людовика Тринадцатого Филипп унаследовал склонность к мужскому полу. Его отношения с пажами, а также с красавцем шевалье де Лорреном и маркизом д’Эффиа были на виду и слуху у всех. Король-солнце терпеть не мог «содомитов» и не раз порывался обрушиться на них с репрессиями. «Да, но Месье?» – останавливали его министры, – и ради любимого брата король всякий раз отступал.
     Если король и Ментенон впали в набожность, то Филипп со своими друзьями, его жена со своей охотой и их сын со своими любовницами оставались при дворе островом откровенного гедонизма. Людовик не доверял герцогу Шартрскому, считая его «слишком умным» и держал от дел подальше. Филипп же страшно гордился ветреным, но очень одаренным и благородным сыном и обижался, что тому не дают проявиться. В результате в 1701 году между братьями произошла стычка с такими взаимными криками, что лакей был вынужден войти в кабинет короля и шепнуть: в приемной все ведь слышно… (Н. Митфорд, с.217). В тот же день Филипп умер от инсульта. Людовик страшно горевал. К тому же это был первый «звонок» и ему…
     Мадам Палатинская первым делом уничтожила переписку мужа и его любовников, а потом смиренно явилась к мадам Ментенон, ища у нее поддержки. Та с ангельской кротостью протянула немке перехваченное письмо, в котором Палатинская честила ее «старой скотиной», «навозной кучей» и «проституткой»… (там же) Но и после этого вдова герцога Орлеанского осталась при дворе и продолжала ругмя ругать Ментенон в письмах на родину, – однако весточки туда передавала теперь лишь с надежной оказией…

     ЛЮДОВИК-СЫН, или ВЕЛИКИЙ ДОФИН. На протяжении пятидесяти трех лет жизни сына Людовика и Марии-Терезии, носившего титул Великого Дофина, многие верили, что именно он станет королем Франции. Этот белокурый и полный мужчина был слишком замкнут, поэтому утверждать что-либо об его достоинствах очень трудно. Он любил часами лежать на кушетке, постукивая тростью о каблук, и почти каждый день, в любую погоду, выезжал (часто с Палатинской) на охоту, так что извел в округе всех волков.
     Король был к сыну так равнодушен, что женил его на принцессе Баварской – далеко не красавице. Неожиданно брак оказался очень удачным! Как бы молча переча отцу, Великий Дофин Людовик демонстративно предпочитал некрасивых женщин. После смерти жены он сочетался браком с мадмуазель Шуэн – настоящей кадушкой. На ее грудях принц обожал выстукивать барабанную дробь. Это была добрая и незаметная женщина, напрочь лишенная всяких амбиций. Однако забавно, что Великий Дофин повторил кульбит отца с его поздним морганатическим браком…
     Казалось, ничто не предвещало беды. Король-солнце любил повторять, что трон Франции надежно окружен сразу несколькими законными наследниками престола: это и Великий Дофин, и старший внук короля герцог Бургундский, и правнуки.
     Однако в 1711 году Великий Дофин слег с оспой. Правда, он пошел на поправку, – но внезапно умер, и случайно посетивший его священник едва успел принца благословить. Сбылось предсказание гадалки, почти всеми уже забытое: «Сын короля, отец короля, но сам не король!»

     ЛЮДОВИК-ВНУК, или ГЕРЦОГ БУРГУНДСКИЙ. Беда не приходит одна: вскоре корь унесла в могилу и старшего внука Людовика. Это был юноша умный и образованный, надежда нации. В раннем детстве он отличался несносным характером. На счастье, в наставники ему достались не суровые Боссюэ и Монлозье с их колотушками (как Великому Дофину), а утонченный интеллектуал Фенелон. Этот честолюбивый, но высококультурный и благороднейший человек сумел перековать принца. Для «перековки» строптивца он написал роман «Приключения Телемаха», который Тредиаковский перевел в строфы «Телемахиды».
     В результате трудов Фенелона принц стал, как шелковый. Он отличался умом и набожностью, а сделавшись после потери отца наследником престола, весьма усердно принялся постигать науку управления государством.
     Один бог ведает, каким бы королем мог стать Людовик Бургундский. Во всяком случае, он всецело разделял взгляды своего учителя, который горячо сочувствовал бедствиям народа.
     Фенелона прочили аж в будущие министры. Чувствуя авансы грядущего, он написал в 1692 году Людовику Четырнадцатому неслыханное по дерзости письмо. Каково было королю-солнцу прочесть вот такое: «Вы поднялись до небес, потому что разорили Францию, лишь бы сделать двор неизлечимо, чудовищно расточительным. Ваше имя стало ненавистным, а вся французская нация невыносима для наших соседей… Даже те, кто любил вас, начинают утрачивать свои дружеские чувства, доверие и даже уважение» (цит. по: Ф. Эрланже, с. 201).
     Старик пришел в ярость и отправил строптивца в ссылку. При этом герцог Бургундский бросился на защиту любимого наставника. Дед и внук вопили друг на друга, как сумасшедшие. Так с королем еще никто не смел вести себя…
     И вот надежда нации, герцог Бургундский, умер. Скончалась и его молодая жена, любимица короля резвая Мария-Аделаида Савойская. Дофином стал их старший сын. Но умер и он. О, бедный принц еще успел испугаться своей участи: в сознании мальчика слово «дофин» стало синонимом слова «смерть». Когда к нему обратились «господин дофин», он заплакал: «Не нужно! Это слишком грустно…» (см.: Н. Митфорд, с. 252).
     В течение года Франция лишилась трех наследников престола! Теперь дофином был объявлен двухгодовалый правнук короля-солнца. Людовиком Пятнадцатым он стал (то есть выжил) только благодаря тому, что его воспитательница не допустила к ребенку врачей с их кровопусканиями, рвотным и заразными лапами…
     ФИЛИПП, ГЕРЦОГ АНЖУЙСКИЙ. Об этом, втором внуке Людовика Четырнадцатого, придворные отзывались, как о человеке слабом и лишенным воображения (Сен-Симон). С детства его учили не править, а подчиняться старшему брату, герцогу Бургундскому. Однако королевская корона свалилась именно на Филиппа Анжуйского. В 1700 году последний Габсбург на испанском престоле Карлос Второй завещал ему Испанию, – а вернее, испанскую империю, включавшую двадцать с лишним королевств и вице-королевств, разбросанных по всему миру. «Пиренеев больше нет!» – в восторге вскричал один французский министр. Однако Людовик Четырнадцатый был осторожнее. «Будьте хорошим испанцем, в этом заключается ваша главная обязанность, но не забывайте, что вы родились во Франции», – напутствовал он внука перед отъездом того в Мадрид. И назначил своей агентессой при 17-летнем Филиппе итальянскую принцессу Орсини, которая именовала себя на французский манер дез’Юрсен. Некоторые называют ее любовницей юного короля, иные – гувернанткой. Женой же его становится принцесса Мария-Луиза Савойская.
     Филипп был добрым и великодушным человеком, но вялым, нерешительным и склонным к депрессии. С ней он боролся при помощи… секса. Так что у бойкой и честолюбивой жены было надежное средство давления на супруга. Порой она и поколачивала его. Она и дез’Юрсен вертели королем, как хотели, а он и рад был все дела перепоручить двум резвым дамочками и министрам. На заседания кабинета он входил, как любой нормальный школьник в класс, – с огромнейшей неохотой.
     Испанцы очень тепло приняли и Филиппа, и особенно темпераментную и очаровательную его 14-летнюю супругу. Но восстала Европа. Все опасались, что со временем Франция присоединит к себе дряхлую Испанию и ее колонии, – и тогда полностью подчинит Европу. Началась 13-летняя «война за испанское наследство».
     «Война за испанское наследство, династическая на первый взгляд, была первой национальной войной в Европе. Отсюда ее масштабы и ожесточенность», – пишет П. Шоню (с. 158). В ходе ее Филипп едва не был изгнан. Он и его жена одно время почти бедствовали: их пажи и телохранители вынуждены были просить милостыню на улицах, а армия составляла всего две тысячи человек! Именно тогда англичане захватили Гибралтар и удерживают его до сих пор.
     Ценой напряжения всех сил, ценой утраты испанских владений в Италии, ценой отказа Филиппа от прав на французский престол ему удалось удержаться на троне.
     В 1714 году, через год после окончания войны, умирает Мария-Луиза. Мадам дез’Юрсен срочно находит королю новую жену. С подачи итальянца Альберони ею становится его соотечественница Елизавета Фарнезе. Дочь бедного итальянского принца должна была бы радоваться. Но она оказалась еще более властной и бурной, чем первая супруга Филиппа. В ходе громкой сцены, при которой дез’Юрсен и Елизавета чуть не сцепились, агентесса французского короля была «свергнута» и выслана из страны.
     За тридцать последующих лет Елизавета Фарнезе правила Испанией и королем, как хотела. Он не мог ни на минуту покинуть ее. Даже их стульчаки стояли рядом (см.: Ф. Эрланже, с. 226).
     Около 1730 года король Филипп Пятый окончательно заболел психически. Он лежал в постели, не умываясь, не причесываясь. От него нельзя было добиться ни единого слова. На помощь пришло искусство. В 1737 году Елизавета пригласила в Испанию знаменитого певца-кастрата Фаринелли, Только послушав его, король отдирал себя от постели и шел ставить подписи туда, где ему укажут. Умер Филипп в 1746 году.

«Всюду деньги, господа!»

     Рядом с худосочными и не слишком ответственными аристократами при Людовике Четырнадцатом существовал совершенно иной тип людей, на которых король и опирался в своих делах. В этом – суть переходного времени. Амбиции и пустозвонная «представительность» феодальной знати становились анахронизмом. Уже брезжила эпоха капитализма, которая заставляла и «христианнейшего» Людовика Четырнадцатого деньги считать. Но в этой науке король не тянул даже на троечку.
     Впрочем, его финансовые трудности начались не сразу. У Людовика был великолепный министр финансов господин Кольбер. Это был истинный буржуа, свою карьеру он начал как финансовый агент Мазирини. Умирая, кардинал завещал Людовику свои дворцы, картины и коллекцию бриллиантов. Но главное, подчеркнул министр, я оставляю вам Кольбера.

     Жан Батист Кольбер был не просто финансовым гением, – он был политиком в экономике. Этот бровастый угрюмец, питавшийся бульоном да курицей в век обжор и гурманов, этот «трудоголик», работавший по 16 часов в сутки, был убежденным «меркантилистом». Теория меркантилизма предписывала всемерно развивать экономику страны и проводить политику протекционизма, то есть покровительствовать экспорту и ограничивать импорт.
     Благодаря Кольберу Франция стала главным производителем предметов роскоши для всей Европы, а в то время практически это означало гегемонию на международном рынке. Кольберу удалось поднять королевские доходы с 37 миллионов (экю? ливров? франков?) до 105 миллионов (экю? ливров? франков?) (см. Ж. Ленотр, с. 67).
     Но и эти суммы не могли насытить аппетиты Людовика. Он строил Версаль, он воевал, он развлекал себя и придворных… В результате монарх вынес министру выговор. От нервного потрясения за такую очевидную неблагодарность Кольбер слег в постель и скончался в 64 года (1683 год).
     Больше такого уровня министров у Людовика не было. «Вот некоторые цифры красноречивой статистики: во времена Кольбера государство собирало 112 миллионов ливров в год, а расходовало 116 миллионов. К концу царствования доход составлял 50 миллионов, расходы 220 миллионов. Король-солнце оставил долгов на 3 миллиарда!» (Ф. Эрланже, с. 204).
     Король и его двор жили в долг. Еще в 1662 году Кольбер метался в поисках миллиона наличными, чтобы выплатить срочный долг англичанам…
     К концу царствования Людовика взошла звезда финансиста Самюэля Бернара, которому изгнанные гугеноты оставили массу денег. Впрочем, и беря в долг, король делал вид, что он лишь оказывает честь «мещанину». В конце концов, Бернар взорвался: «Когда обращаешься к людям за помощью, нужно, по крайней мере, просить их лично!» (Ж. Ленотр, с. 73).
     Тогда Людовик пустился на хитрость. В самом деле, не допускать же какого-то буржуа представиться монарху официально. Как-то утром Бернара пригласили в святая святых короля – в его дивный, любимый, предназначенный для ближнего круга дворец Марли (к сожалению, этот райски прекрасный уголок не сохранился). Министр (контролер) финансов Демарэ угостил Бернара на славу, а затем начал переговоры с упрямцем. В это время король «случайно» проходил мимо. Людовик обратился к Бернару: «Вы ведь никогда не бывали в Марли? Я сейчас вам его покажу, а затем вновь верну г-ну Демарэ» (там же).
     «По окончании прогулки доведенный до состояния полнейшего восторга Бернар, еле держась на ногах от обилия впечатлений и очарованный милостивым обхождением, возвращается к Демарэ. Он заявляет, что предпочтет скорее рискнуть своим состоянием, чем оставить столь восхитительного государя в трудном положении. После этих слов Демарэ, пользуясь экстазом почтенного банкира, вытягивает у него шесть миллионов вместо первоначально планируемых пяти…» (там же, с. 74).
     Герцог де Сен-Симон (вельможа королевских кровей, потомок Карла Великого) был просто скандализован честью, которую оказал монарх человеку «такого (низкого) ранга». Сам герцог был должен Бернару всего-то каких-нибудь 200 тысяч (там же)…
     Впрочем, тогда во Франции «Золотой Телец» определял еще далеко не все. Знаменитый автор «Хромого беса» Лесаж высмеял в своей лучшей комедии «Тюркаре» финансистов. Те переполошились и предложили Лесажу взятку в сто тысяч ливров, лишь бы он не дал комедии ход. Писатель имел многочисленное семейство и вовсе не был слишком богат, но от громадной взятки наотрез отказался. Кстати, у Лесажа почти не было надежды, что «Тюркаре» поставят. Вмешался Великий Дофин: он как раз разобиделся на каких-то дельцов и в пику им курировал постановку «антибанкирской» комедии (см.: М. Герман. Антуан Ватто, – Л., 1984. – С. 71 – 72).

Англичане выходят на сцену     

Большую часть 17 столетия давняя соперница Франции Англия не вела слишком активной внешней политики. Ей было не до того, – капитализм делал свои первые шаги по английской земле. Но после свержения Стюартов в 1688 году (так называемая «славная революция») британцы обрели независимость в области внешней политики, – Стюарты слишком подчинялись предписаниям из Версаля.

     Своим королем англичане выбрали давнего врага Франции Вильгельма Третьего. Он ни слова не знал по-английски, так как был голландцем и главой Нидерландов. И хотя со своими новыми подданными он общался по-французски, более злого и упорного врага Франции трудно было себе представить. О, Вильгельм слишком помнил войны, которые вел против Голландии Людовик Четырнадцатый (король-солнце справедливо видел в ней торгово-промышленную соперницу Франции). Помнил Вильгельм и роковой для Нидерландов 1672 год. Тогда французы внезапно напали на его страну, и Вильгельм приказал открыть шлюзы. Уютная Голландия с массой ухоженных домов, ломившихся от накопленного добра, ушла под воду. Эта ужасная акция сломила могущество Нидерландов, но отстояла их независимость…
     Теперь Вильгельм стал главой мощной протестантской коалиции и мог почти на равных вести переговоры с Людовиком. А речь шла о наследстве еще живого (но чуть живого) Карлоса Второго Испанского. Начинался перекрой карты Европы и мира.
     В январе 1698 года в Париж прибыл английский посол граф Портленд. Британцы терпеть не могли этого голландского аристократа, называя его «деревянным человеком». Он, как и его король, не говорил по-английски. Но более искусного дипломата трудно было себе представить. Портленд был куда как ловок и не выглядел в Версале напыщенным свинопасом, подобно иным английским вельможам. К тому же король мог ему доверять всецело: Портленд был Вильгельму словно брат и – как бы это сказать? – ну да: и многолетний любовник, естественно. «Невозможно любить Вас больше, чем я люблю, одна лишь смерть способна изменить мои чувства», – писал Вильгельм своему послу (цит. по: Н. Митфорд, с. 191). Впрочем, в то время между графом и королем встал третий, – Вильгельм сделал своим фаворитом юного и веселого дурака лорда Албемарля (тоже, кстати, голландца) и даже целовал ему руки, как женщине, на виду у всего двора (см. там же). Портленд не растерялся, – во Франции он вовсю резвился в кругу Месье, его друзей и наложников.
     А между банкетами, охотами и балами вел трудные для обеих сторон дипломатические переговоры. Собственно, в ходе них англичане и заявили о себе как о новой силе на сцене европейской политики. Да и принимали Портленда как посла великой державы, что было Людовику ох как непросто: ведь Портленд считался посланцем «узурпатора», а законный английский король (изгнанный Яков Второй Стюарт) жил недалеко от Версаля. Вельможи из свиты посла и придворные короля-изгнанника порой встречались на приемах Людовика.
     Маркиза Ментенон демонстративно игнорировала посла: ей слишком дороги были права Стюартов – ее друзей. Соглашаясь с нею в душе, Людовик вынужден был вести себя по-иному.
     Вот описание официальной аудиенции, которую король-солнце дал послу Вильгельма. «На первую публичную аудиенцию… собралась такая толпа, что Портленду стоило огромного труда пробиться к королевской опочивальне, где его принимали. Очутившись на месте, он отвесил три низких поклона: первый – королю. Второй – на полпути к постели, третий – на балюстраде, окружавшей кровать. Там его ждал Людовик со шляпой в руке. Он встречал гостя стоя, что свидетельствовало о благосклонности короля. Между вторым и третьим реверансом монарх сказал, что рад видеть вместе так много французов и англичан. Затем он надел шляпу, а Портленд – свою и обратился к Людовику с приветствием, снимая головной убор при каждом упоминании своего или французского короля» (Н. Митфорд, с. 197).
     Портленд то вставал на дыбы, когда речь шла о чрезмерно детализированном французском этикете, то пускал пыль в глаза своей роскошью (одних экипажей с ним прибыло девяносто семь!), то шел на разумные уступки. Маневрировал и Людовик. В это время его посол граф Тальяр выполнял сходную миссию в Лондоне. Он тоже пускал пыль в глаза своим великолепием, в результате чего французское посольство в Лондоне по сей день выделяется особым великолепием, а также информировал Людовика о реальном, весьма неблестящем положении дел и финансов на земле туманного Альбиона.
     Собственно, речь шла не только о соперничестве двух держав, но о соперничестве двух миров: католического и протестантского. Баланс сил нарушится в пользу Англии только после разгрома Наполеона…
     А тогда в результате переговоров Франция и Англия заключили договор, по которому испанский престол передавался нейтральному лицу – баварскому принцу, который был еще ребенком. В обмен на эту уступку Людовик получал многие земли испанцев в Европе и мир, ибо война была сейчас никому не по карману.
     Увы, вмешались австрийцы и отравили (скорее всего) баварского принца (см.: Н. Митфорд, с. 202). Разразилась война за испанское наследство, которая изменила баланс сил в Европе не в пользу Людовика…

Конец великой эпохи

     Последние годы жизни короля-солнца были трагичны.
     В 1709 году налетели такие трескучие морозы, что разорили массу народа. Начался голод. Только в Парижском регионе умерло около 30 тысяч человек. Даже к столу мадам де Ментенон подавали вместо белого черный хлеб (см.: Все монархи мира. Западная Европа, с. 340).
     Война истощила ресурсы страны. Людовик был вынужден отправить в переплавку драгоценную серебряную мебель Версаля и свою золотую тарелку. Затем наступил мор в королевской семье…

     Популярность короля пала – ниже некуда. Он слишком долго царствовал. Все его успехи пришлись на первые две трети правления. О них теперь помнило только старшее поколение. Люди среднего возраста и молодежь видели в нем самом и в его политике вопиющий анахронизм.
     Это мнение разделяла уже и Европа.
     Еще в мае 1715 года члены английских клубов бились об заклад, сколько протянет Людовик. Однако жизнь в Версале шла своим чередом. Только в июле король почувствовал жуткую усталость. 9 августа его нога стала болеть. Врачи нашли признаки ревматизма. Боль нарастала: превозмогая ее, Людовик давал аудиенции, принимал посетителей, занимался делами. А придворные эскулапы поили его ослиным молоком и делали больной ноге ванны из бургундского вина. Лишь через две недели все поняли: у короля гангрена.
     К 24 августа Людовик понял, что умирает. Он лежал в своей комнате, куда по его вызову являлись придворные, вельможи, принцы крови. Мадам де Ментенон сидела тут же. У нее были свои интересы. Наследником короля должен был стать пятилетний Людовик Анжуйский (будущий Людовик Пятнадцатый), а регентом при нем – Филипп Орлеанский-младший. Тот самый безнравственный, но крайне одаренный молодой племянник короля, бывший герцог Шартрский. Ментенон это вовсе не устраивало: у нее с будущим регентом были весьма натянутые отношения. Она отравила королю последние дни, буквально вынудив слабеющего старика подписать завещание, в котором ограничивались права Орлеанского в пользу ее любимчика и воспитанника дю Мэна. Людовик прекрасно понимал, что все это будет аннулировано сразу после его смерти. Он едва сдерживал раздражение на тихоню-ханжу и, наконец, отослал ее, сказав, чтобы ему дали хотя бы умереть спокойно (см: Версаль, с. 181).
     Наконец, к постели умирающего подвели маленького Людовика. Тот испуганно таращил свои большие черные глаза. Прадед обратился к нему с напутствием: «Мой дорогой малыш, вы станете великим королем, но счастье ваше будет зависеть от того, как вы будете повиноваться воле господа и как вы будете стараться облегчить жизнь ваших подданных. Для этого нужно, чтобы вы избегали, как могли, войну: войны – это разорение народов. Не следуйте моим плохим примерам; я часто начинал войны слишком легкомысленно и продолжал их вести из тщеславия. Не подражайте мне и будьте миролюбивым королем, и пусть облегчение участи ваших подданных будет вашей главной заботой» (там же).
     Затем король простился со слугами и родными, сказав, что иногда, наверно, они будут вспоминать его. Принцессы начали голосить, так как это было тогда принято в Версале. Король остановил их: «Когда же умирать, как не в мои годы?» (Митфорд, с. 263).
     К ночи 31 августа в опочивальне короля были прочитаны молитвы на исход души. Один из придворных, маркиз Данжо, вспоминает: «Голоса священников, читающих молитвы, привели в действие механическое сознание короля, который во время чтения этих молитв стал произносить громче, чем они, «Богородица дева радуйся» и «Символ веры», и это несколько раз подряд, но явно бессознательно, благодаря привычке, которую король имел их произносить» (Версаль, с. 183).
     Утром 1 сентября короля не стало. «Он отдал богу душу без малейшего усилия, как свеча, которая погасает» (там же).
     Известие о кончине Людовика парижане встретили… с восторгом, как весть об освобождении! Даже в церквах молились не об упокое его души, а возносили благодарения богу, что прибрал, наконец, его. Великий монарх явно пережил свое время… Дворы Европы отдавали усопшему высшие почести, австрийский император надел траур, как по отцу. Он запретил увеселения в Вене.
     Единственным, кто дерзнул нарушить тишину траура и устроить бал у себя, был посол Франции… (См: А. Акимова. – М., 1970. – С. 38–39).

Основная литература

     Версаль. – М.: Вече, 2002.
     Ленотр Ж. Повседневная жизнь Версаля при королях. – М.: Мол. гвардия, 2003.
     Митфорд Н. Франция. Придворная жизнь в эпоху абсолютизма. – Смоленск: Русич, 2003.
     Шоссинан-Ногаре Г. Повседневная жизнь жен и возлюбленных французских королей. – М.: Мол. гвардия, 2003.
     Шоню П. Цивилизация классической Европы. – Екатеринбург: У-Фактория, 2005.
     Эрланже Ф. Эпоха дворов и королей. Этикет и нравы в 1558–1715 гг. – Смоленск: Русич, 2005.

Источник