Отправлено: 25.05.08 13:04.
Статья из журнала "Новая и Новейшая история", #6, 1996 год.
Автор: © В. Н. Малов
Человек-символ, король, ставший воплощением самой идеи абсолютной монархии, - что, казалось бы, неясного в этой фигуре? Людовик XIV сумел до такой степени слиться со своей ролью, что зачастую за парадным декором трудно разглядеть живого человека, тем более что расхожие, популяризированные представления о "Короле-Солнце" давно уже превратились в стереотипы, только создающие иллюзию понятности, а на самом деле мешающие понять сложность личности и сыгранной ею исторической роли.
Начнем с этих стереотипов. Кто не слышал о знаменитом, вошедшем в поговорку изречении короля "Государство - это я"? Непревзойденный образчик эгоцентризма, монаршего самомнения! Но, увы, не доказано, что эта фраза вообще была произнесена. А если и была - то в сильно ограничивающем ее смысл полемическом контексте 17-летним королем-юношей перед проявившим непокорность парламентом: "Вы думаете, господа, что государство - это вы? Государство - это я" - вот полный вариант легенды. Главное же, если принимать знаменитую фразу слишком всерьез, то придется считать Людовика правителем, руководствовавшимся какими-то капризами. Но все его поведение пунктуальнейшего главы государства во время 54-летнего личного правления показывает, что он был человеком долга, долга перед своим государством, перед своим королевским достоинством. А перед смертью, и это уже зафиксировано точно, король сказал: "Я умираю, но государство остается навсегда", - фраза, как видим, полностью противоречащая той, якобы сказанной. Раскроем "Мемуары" Людовика, составленные в поучение его сыну, наследнику престола, и найдем там слова: "Мы должны ставить благо наших подданных гораздо выше нашего собственного блага", "Мы рождены лишь для общественного блага"; и даже мысль о неких договорных отношениях между королем и подданными: "Повиновение и почет, которые мы получаем от наших подданных, даются не даром, но в обмен на справедливость и покровительство, которые они рассчитывают получать от нас".
Символ Людовика: "Король-Солнце". Не пример ли это самообожествления? Но король сам разъяснил, почему он выбрал для себя именно этот образ. Помимо того, что Солнце как податель всех благ - традиционный образ монарха, Людовик еще и видел в великом светиле пример для подражания: Солнце - неустанный труженик и источник справедливости. Его характеристики - "оно равномерно и справедливо распределяет свой свет между всеми частями мира", "оно неустанно движется, а между тем всегда спокойно", "оно никогда не уклоняется от своего пути" - целая программа поведения для молодого монарха.
"Король-Солнце, встающее в своем зените, бойтесь его", - так обращался в 1622 г. к восставшим гугенотам будущий кардинал Берюлль. - см Bluche P. Louis XIV. Paris, 1986, p. 234.
На эмблеме Людовика Солнце освещало земной шар. Это изображение имело тот смысл, что король вправе распространить свое благодетельное правление на другие народы. Это подтверждается и девизом "Nec pluribus impar" (И для многих равный). Король вспоминал, что и земной шар и этот девиз ему посоветовали включить в эмблему некоторые придворные: "Они имели в виду - и это было приятно для честолюбия молодого короля, - что раз я сам справляюсь со столькими делами, то, конечно, мог бы управлять и другими царствами, подобно тому как Солнце осветило бы и другие земли, если бы они оказались под его лучами".
Но обратимся к началу, к рождению нашего героя, даже еще раньше - к его зачатию, которое современники имели все основания считать чудесным. Уже более 20 лет длился брак Людовика XIII с Анной Австрийской, а наследника все не было. Королеве было уже 36 лет, она находилась в натянутых отношениях с супругом из-за своего участия в политических интригах. Стране был нужен наследник престола: здоровье короля было шатким, и возможный переход трона к его брату, принцу Гастону Орлеанскому, связанному с оппозиционной аристократией, грозил непредсказуемыми политическими последствиями. И вот в обстоятельствах почти случайных король все же провел декабрьскую ночь 1637 г. с королевой. Произошло чудо - королева забеременела! Когда это стало несомненным, Людовик XIII посвятил свое королевство Богоматери. Но ведь могла родиться и девочка, и тогда ситуация осталась бы прежней: можно ли было рассчитывать, что королева забеременеет вторично? И снова небеса оказались благосклонны к Франции: 5 сентября 1638 г. родился дофин. Было воскресенье - день Солнца, самый подходящий день для рождения будущего монарха. Астрологи - Томазо Кампанелла и Гуго Гроций - разумеется, исходили из этого факта, предсказав: "Наподобие Солнца, он ублаготворит теплом и светом Галлию и друзей Галлии". (По странному совпадению, умрет он тоже в воскресенье, 1 сентября 1715 г., словно великое светило вело короля всю его жизнь от рождения до смерти.) Так пришел в мир король, который еще до того, как он принял титул "Великий", стал именоваться Людовиком Богоданным.
Профессиональные историки обходят презрительным молчанием самую эффектную из версий о тайне Железной Маски - будто бы у Людовика родился тогда брат-близнец, который и был скрыт от мира во избежание возможных в будущем политических потрясений. Правда и то, что даже среди специалистов по Железной Маске "версия близнеца" уже не пользуется кредитом. Но благодаря Дюма и многочисленным экранизациям на эту тему она стала широко известной, и почему бы не сказать о ней, тем более что все же и за пределами чистой беллетристики были попытки ее обосновать, а для характеристики Людовика XIV отнюдь не безразлично, держал он или нет всю жизнь под арестом родного брата, повинного только в своем рождении.
Разумеется, эта гипотеза является совершенно нереальной. И по проблемам психологического свойства: если рождение принца ожидалось как ниспосланное свыше чудо, то появление на свет двух близнецов восприняли бы как двойное чудо, принимать одного из них и отвергать другого было бы кощунством. И по отсутствию настоящего побудительного мотива: благодаря библейской истории Исава и Иакова все хорошо знали, кому из близнецов должно принадлежать первородство - разумеется, тому, кто первый появился на свет из чрева матери. И по соображениям чисто практическим: в отличие от авторов версии, никто в тот день не знал, что будущий Людовик XIV проживет 77 лет, а не умрет в детском возрасте, и в каком странном положении очутились бы тогда те, кому пришлось бы извлекать из небытия принца, рождение которого не было официально зафиксировано! Сделав эти разъяснения для широкого читателя, возвратимся на позицию профессионального историка.
Людовику недолго предстояло оставаться дофином: он вступил на престол после смерти отца 14 мая 1643 г., когда ему не было и пяти лет. Вряд ли воспоминания об отце оставили заметный след в его душе, тем более что взаимная неприязнь между родителями сохранялась и после рождения двух их сыновей. Стиль правления Людовика XIII мог лишь осуждаться его сыном, считавшим делом монаршей чести управлять самому, не доверяясь первому министру. Можно говорить, правда, о сходстве общих черт характера: подобно отцу, и в отличие от деда, яркого экстраверта Генриха IV, Людовик XIV был интровертом, человеком углубленным в себя, склонным к скрытности и сдержанности во внешнем выражении чувств.
Зато влияние матери на воспитание было определяющим. Рождение сына преобразило Анну. Постылая бездетная супруга, она стала матерью наследника престола, более того - сопричастной явленному Франции чуду. Сложившаяся традиция требовала, чтобы регентство при несовершеннолетнем короле принадлежало его матери, и умиравший Людовик XIII при всей его неприязни к супруге не мог ее нарушить.
Став регентшей, Анна оказалась перед трудной политической задачей. Обстановка внутри страны была напряженной. Парижский парламент тоже претендовал на то, чтобы участвовать в опекунстве над малолетним монархом, а между тем моральный долг регентши требовал, чтобы она сохранила все прерогативы королевской власти и передала ее подросшему сыну в неурезанном виде. Религиозные настроения у исполненной благодарности к Богу королевы необычайно усилились, своей набожностью Анна выделялась даже среди ее набожных современников. Она не пропускала ни одного поста, ни одного большого религиозного праздника, постоянно посещала монастыри, особенно основанный ею и перестроенный в ознаменование рождения сына парижский Валь-де-Грас, еженедельно причащалась - и к этой регулярности в исполнении религиозных обрядов она с детства и на всю жизнь приучила Людовика. Мальчик не был обделен материнской любовью; когда он болел, Анна не отходила от его постели. Сам он очень любил мать. Уже став полновластным королем, Людовик по привычке побаивался материнских упреков за свои амурные похождения.
Смерть матери, мучительно умиравшей от рака груди в 1666 г., он пережил как огромное горе: "Не в силах после этого несчастья выносить вид того места, где оно произошло (в Лувре.), я тут же покинул Париж и уехал в Версаль, где мне было легче уединиться". Король обращался к ее примеру и в старости: когда его морганатическая супруга Ментенон уговаривала его закрыть придворный театр как заведение слишком легкомысленное для набожного монарха, Людовик отказался, сказав, что его покойная мать всегда любила театр, но от того не утратила добродетели.
За несколько недель до смерти Людовик XIII озаботился провести полный чин крещения своего первенца (этот обряд зачастую происходил через несколько лет после рождения) и сам выбрал ему крестных родителей. Крестным отцом стал первый министр кардинал Джулио Мазарини, которому фактически предстояло заменить мальчику-королю родного отца. Эта связь духовного сыновства сказывалась на отношениях Людовика и его воспитателя.
Некоторые историки верили в морганатический брак Мазарини и Анны Австрийской, указывая, что министр-кардинал не проходил через ступени священства и не давал обета безбрачия. Излишняя тонкость: хотя Мазарини шел к кардинальскому достоинству не по священнической линии (ранее он являлся протонотарием папской курии), сам по себе сан кардинала был абсолютно несовместим с пребыванием в браке. Предположение о физической близости без брака слишком противоречило бы чрезвычайной набожности королевы.
В мемуарах придворной дамы Франсуазы де Моттвиль, конечно, не случайно подчеркивается, что во время ежевечерних бесед Анны с ее первым министром двери кабинета всегда были открыты и в соседней комнате находились ожидавшие выхода королевы придворные.
Все это, однако, не исключало отношений "влюбленной дружбы", особенно со стороны Анны, между двумя людьми, которым предстояло вместе пройти через годы тяжелых политических испытаний. Сближали их и заботы о воспитании и обучении короля, руководство которым в 1646 г. королева поручила именно Мазарини.
Конечно, воспитанник не всегда был доволен воспитателем. Мазарини подчас проявлял строгость: уже после окончания регентства, когда формально совершеннолетний 15-летний король начинал (вероятно, не очень расчетливо) оказывать "милости" своим подданным, кардинал "распекал его как школьника, говоря, что он, король, ничего не понимает в таких вещах и должен передоверить их кардиналу".
Чтобы приучить Людовика к экономии, он ограничивал его карманные расходы, иногда доходя до скаредности: его недоброжелатель камердинер Лапорт в "Мемуарах" отмечает даже случай изъятия уже выданных королю денег. С возрастом Людовик яснее видел недостатки и слабости характера Мазарини. Однажды он с юношеской неловкостью вмешался даже в его отношения с Анной Австрийской, упрекая министра в том, что тот начал оказывать пренебрежение королеве; он пытался внушить матери неприязнь к кардиналу, и эта эскапада, в которой фрейдист усмотрел бы "эдипов комплекс", немало переполошила и Анну, и Мазарини. Но все это не мешало ему чувствовать сердечную привязанность к своему крестному и наставнику, что отмечают и Моттвиль, и венецианский посол, и сам король в "Мемуарах".
Людовик плакал, отправляя Мазарини в отставку в 1652 г., хотя эта отставка была симулированной, временной, и слезы по "сценарию" вовсе не требовались. Во время своей тяжелой болезни в 1658 г., находясь, казалось, на пороге смерти, король сказал кардиналу: "Вы человек решительный и мой лучший друг. Предупредите меня, когда настанет конец: королева не решится это сделать". Правда, в "Мемуарах" Людовик, чувствуя, видимо, потребность "оправдаться" в том, что он как будто выжидал смерти Мазарини, не приступая до этого к самостоятельному правлению, сделал главный упор на рассудочные доводы: власть кардинала нельзя было уменьшить, чтобы не придавать силы направленной лично против него фрондерской оппозиции. Эти доводы имели для него большое значение, но факта эмоциональной, человеческой привязанности они не отменяют.
О характере Людовика XIV в детстве Моттвиль вспоминала: "Он был серьезным... и даже достаточно благоразумным, чтобы хранить молчание, опасаясь сказать что-либо неподобающее.
То же стремление уже взрослого короля быть немногословным засвидетельствовано в его "Мемуарах": "Нужно гораздо чаще слушать, чем говорить, ибо очень трудно говорить много, не сказав чего-нибудь лишнего".
Мы никогда не наблюдали у него проявлений упрямства, обычного в детском возрасте. Королева, пользуясь убеждением и его привычкой к послушанию ей, всегда добивалась от него чего хотела". Даже во время забав мальчик "почти не смеялся". "Кажется, ему слишком часто говорили, что он является господином".
Были, конечно, неизбежные ребяческие ссоры с младшим братом принцем Филиппом, но королева всегда требовала, чтобы брат его слушался. Принц Филипп в шутку называл старшего брата "мой маленький папа". Моттвиль правильно отмечает замкнутый характер ребенка; к тому же необходимость строго соблюдать королевский церемониал давила на детскую психику: известен случай, когда маленький монарх расплакался в Парижском парламенте, забыв, что ему нужно говорить во время торжественного "королевского заседания".
В общем, картина детства короля "по Моттвиль" получается довольно унылая, но, очевидно, она все же односторонняя. Есть свидетельства и другого характера. Самому Людовику в старости представлялось, как он рассказывал об этом Ментенон, что его раннее детство проходило в обстановке почти заброшенности, гувернантки часто не обращали на него внимания.
В его памяти сохранилось, как он играл с какой-то маленькой девочкой-простолюдинкой из дворцовой прислуги: катал ее в колясочке, изображая пажа при королеве. Если верить этому воспоминанию, конечно, также одностороннему, воспитание было все же вольным, а французская традиция доступности монарха для подданных соблюдалась и в этом случае. Были и живые, подвижные игры: для короля строили потешные крепости в дворцовом саду, и он с большим увлечением штурмовал их вместе со своими сверстниками.
Перед воспитателями стояла задача внушить мальчику чувство королевского достоинства и в то же время не избаловать его. Педагогика тогда не обходилась без розог, секли и мальчика-короля, хотя и редко. Раз, когда девятилетний король почему-то закапризничал (двор был тогда в Амьене), мать сказала ему: "Я Вам покажу, что власть у меня, а не у Вас. Давно уже Вас не секли - увидите, что в Амьене секут не хуже, чем в Париже". Мальчик на коленях просил прощения и получил его.
Очень много внимания уделялось физическому воспитанию монарха. Людовик отлично ездил верхом, плавал, фехтовал, танцевал. Он страстно любил охоту; когда под старость король уже не мог садиться на коня, он стал охотиться сидя в коляске, которой самолично правил. В последний раз это было в 77 лет, за месяц до смерти. В движении, на свежем воздухе он чувствовал себя в своей стихии, и всю жизнь спал с открытыми окнами.
Сложнее оценить, насколько удачным оказалось интеллектуальное воспитание. И Анна, и Мазарини придерживались тех веяний в педагогике, которые противостояли нормам средневековой схоластики, "науки коллежей". Еще великий гуманист М. Монтень объявил жалкой "ученость чисто книжного происхождения" и выражал опасение, что ученик, который будет "с чрезмерным усердием... корпеть над изучением книг", сделается неспособным к живому общению с людьми. Рационалистическая культура XVII в. с ориентацией на опыт и разумное ограничение бесцельной любознательности влияла в том же направлении. Анна Австрийская сама не любила читать и полагалась на здравый смысл, порождаемый житейским опытом.
Для нее было важнее воспитать сына нравственным, верующим человеком, чем начинять его всяческой эрудицией, зачастую лишающей молодежь должного смирения. Мазарини же предпочитал абстрактному книжному знанию опыт постепенного ознакомления своего воспитанника, когда это позволит его возраст, с практикой государственного управления; он, конечно, согласился бы с суждением Моттвиль: "Политика - вот истинная грамматика, которую должны изучать короли".
Король вместе с братом учились по руководствам, составленным специально для них литератором и эрудитом Ф. Ламот-Левейе, наставником принца Филиппа, которым были написаны и затем опубликованы пособия по географии, риторике, морали, экономике, политике, логике, физике. Наставник самого Людовика, Ардуэн де Перефикс, составил для него очерк истории Франции; часть его, посвященная Генриху IV, также была напечатана. В ней, в частности, безоговорочно осуждалась резня гугенотов в Варфоломеевскую ночь как "дело столь ужасное, что подобного ему никогда не было". Очень много внимания уделялось предметам, прививавшим молодому человеку культуру светского общения, вводящим его в круг "порядочных людей" - важнейший педагогический ориентир XVIII в.: помимо танцев, верховой езды и фехтования.
Людовику преподавали музыку - он научился играть на лютне, гитаре и клавесине, - рисование, каллиграфию. Программа обучения избегала слишком специальных знаний. В ней отсутствовало правоведение, хотя монарх и считался первым судьей своего королевства, философия, теология. Король научился прекрасно говорить по-итальянски и по-испански, но преподавание латыни - предмет гордости старой гуманистической педагогики! - было поставлено неважно: Людовик не мог читать тексты без словаря. Воспитатели исходили из того, что монарх всегда может обратиться за консультацией к специалистам. В итоге Людовик не получил навыков самостоятельной работы с книгами, не стал человеком книжной культуры, поискам истины у противоречивших друг другу авторов он всегда предпочитал расспросы, живую беседу. Если Перефикс жаловался Мазарини, что король ленится на уроках, кардинал успокаивал его: "Когда он присутствует в Государственном совете, он задает мне сотню вопросов".
Мазарини начал активно приобщать своего крестника к тайнам политики, когда тот уже достиг юношеского возраста. Ежедневно по утрам король на час-полтора приходил в кабинет кардинала, выслушивал там доклады государственных секретарей первому министру и спрашивал обо всем непонятном. По вечерам он присутствовал на заседаниях Государственного совета и в последние годы жизни Мазарини уже председательствовал на них, когда там рассматривались важные вопросы. Благодаря этой продолжавшейся шесть-семь лет практике 22-летний король смог сразу после смерти Мазарини стать "своим первым министром", без видимых усилий сменив кардинала у руля государства.
Начав управлять, Людовик все же почувствовал лакуны своего образования и пытался их заполнить. Он сообщал в "Мемуарах": "Я решил отдать этому труду часть времени, предназначавшегося для моих развлечений". Так самоучкой, стесняясь не подобающих его возрасту и сану школярских занятий, он изучал историю, военное искусство, литературу. Зато своего сына Людовика, родившегося в 1661 г. наследника престола, он решил воспитывать по-иному: мальчика знакомили с древней и новой юриспруденцией, с каноническим правом, философией, очень интенсивно обучали латыни и математике. (Увы, в данном случае преподаватели перестарались, внушив лишенному природных способностей дофину стойкое отвращение к чтению.)
А что же воспитание характера? К сожалению, здесь у Людовика, помимо Анны и Мазарини, был и третий воспитатель - Фронда. Мальчику-королю пришлось остро ощутить контраст между величием своего сана и реальной ограниченностью королевской власти в годы гражданской смуты. Перед ним почтительно склоняются те же самые парламентарии, которые вырывают у его матери королевы одну уступку за другой. В холодную январскую ночь 1649 г. короля поднимают с постели: нужно быстрее тайно покинуть Париж, пока парижане, уже показавшие свое умение покрывать весь город баррикадами, не завладели всем королевским семейством.
Прошло несколько месяцев, война с парламентом закончилась мирным соглашением - и в августе король возвращается в свою столицу среди общего ликования: ведь Париж так любит своего маленького монарха! Лишь бы освободить его от коварного "похитителя", итальянца Мазарини!
Но через два года, в феврале 1651 г., ситуация повторяется, только на этот раз двор не успел присоединиться к бежавшему из столицы кардиналу - выходы из дворца блокированы городской стражей, а самочинно явившаяся депутация парижан для большей надежности осматривает уложенного в постель короля, и после этого Людовик с матерью почти два месяца содержатся под унизительным домашним арестом. А в сентябре снова общее торжество - 13-летний король достиг совершеннолетия, формально регентство кончилось, отныне оппозиция не может ссылаться на несовершеннолетие монарха. Однако и это не приводит к окончанию смуты: в 1652 г. приходится снова вести осаду Парижа, и пушки Бастилии стреляют прямо по королевской ставке.
